10 февраля 2020 г.
Именно с этих слов начал выступление Андрей Мовчан, финансист, эксперт программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги, на февральском PUBLIC TALK, организованном бизнес-школой «Сколково». Мероприятие, посвященное обсуждению главных бизнес-трендов 2020 г., не обошло вниманием вопросы экономики, в том числе и влияние на нее всеобщей ИТ-зации, движения «зеленых» и распространения коронавируса. Но обо всем по порядку.
Кризиса не будет?
По мнению Андрея Мовчана, ждать общемирового экономического кризиса в 2020 г. не стоит: «Мы не видим никаких признаков этого. Все события, которые происходят, несомненно, окажут влияние на мировую экономику. Но среди них нет ничего такого, что могло бы вызвать масштабный кризис. Впрочем, кризис по определению вещь неожиданная: если он ожидаем, то он уже не кризис. Поэтому дать 100% гарантию, что кризиса не будет, я не могу.
Мировые экономические проблемы, если говорить очень грубо, вызываются двумя факторами: дефицитом мотивации спроса и дефицитом мотивации предложения. Дефицит мотивации спроса уже — после 2008 г. — научились хорошо лечить и стабилизировать. В целом в мире с этой проблемой успешно справляются, и практически во всех странах уже создано достаточно хорошее регулирование. А вот создавать нормальную систему мотивирования предложений пока не научились. Более того, во многих странах мы видим опасную обратную тенденцию — попытку демотивации предложения, которая называется „левое движение“: обложить производителей максимальными налогами, создать так называемую максимально социально справедливую среду. И как следствие, в тех странах, где данные тренды набирают обороты, ВВП падает. Но именно в этих странах есть достаточно высокая подушка безопасности — показатель „ВВП на человека“, чтобы они могли себе позволить низкие темпы роста. Поэтому данные тенденции не очень сильно влияют на мировую конъюнктуру. И, на мой взгляд, это будет верно в ближайшие 5 лет. В то же время общемировой ВВП растёт очень приличными темпами, даже в процентном выражении. А если говорить о динамике ВВП в долларовом выражении на человека, то там вообще всё очень хорошо. Поэтому и здесь я не вижу причин для волнения».
А вот о чем, по мнению Андрея Мовчана, стоит волноваться, так это о финансовых рынках: «Они сейчас перегреты, в том числе и потому, что именно на финансовые рынки уходит большая масса денежного стимулирования спроса. Это такой побочный эффект. И сейчас финансовые рынки очень дорогие, но опять же, не такие дорогие, как бывали во время кризисов. Поэтому в принципе и здесь ситуация достаточно стабильная. Структурно рынки работают более-менее хорошо».
Причин для кредитного кризиса или нового кредитного пузыря экономисты тоже не видят. «За исключением государственного заимствования все остальные сферы, даже на развивающихся рынках сейчас находятся в менее напряжённом состоянии (меньше объем, меньше доля ВВП), чем в 2008 г., — отмечает Андрей Мовчан. — А в развитых странах эта напряженность вообще сильно меньше. Кроме того, доля низкорисковых кредитов выше. Единственная страна, в которой я не очень понимаю что происходит — Китай. В принципе, это то место, откуда может что-то прийти, но это разговор для отдельной большой дискуссии».
А что же, по мнению экономистов, происходит в нашей стране?
«Россия безусловно является островком стабильности, — успокаивает Андрей Мовчан. — У нас все хорошо с точки зрения и монетарной, и бюджетной политики. Но стабильность может быть на разном уровне. У нас уровень стабильности достаточно низкий, на что нам отвечают, что главное — стабильность, а ее уровень — вторичен: скорость нашего роста тоже очень низкая. Но это в том числе плата за стабильность. В нашей стране всё в порядке с государственными финансами, но всё плохо с частными, всё хорошо с государственным бизнесом, но плохо с частным. И в этой ситуации мы живём достаточно устойчиво».
ИТ пока не влияют на мировую экономику?..
Рассуждая на тему кризиса, Рубен Ениколопов, ректор Российской экономической школы (РЭШ), PhD по экономике, соглашается с коллегой: «Говоря о динамике ВВП, надо помнить, что у нее есть две составляющие: циклические колебания (кризисы — выходы из кризиса) и тренд (например, рост или падение благосостояния). Так вот с точки зрения циклических колебаний, к настоящему моменту центробанками стран сделано очень много, и за последнее десятилетие был достигнут гигантский прогресс в практике сглаживания кризиса — как в науке, так и на практике. Поэтому сейчас я тоже не вижу предпосылок для кризиса, за исключением, возможно, ситуации в Китае. Но это тот омут, куда, соглашусь с Андреем, смотрят, но никто не знает, что там на самом деле происходит.
Но не менее интересно посмотреть на более долгосрочные тренды. И история последних 200 лет показывает, что все экономические тренды зависят не от накопления капитала, а от появления новых технологий. И нынешняя ситуация интересна тем, что все вроде бы понимают, что информационные технологии меняют нашу жизнь: компьютеры, роботы и искусственный интеллект должны вытеснить людей с рутинных и повторяющихся операций. Но в то же время все „замерли на низком старте“ потому, что это по факту пока не произошло. В экономической статистике мы не видим этого эффекта: производительность труда не растет».
По замечаниям участников дискуссии, такая ситуация не уникальна. «Если посмотреть на данные, через какое время после появления той или иной технологии ее эффект становится заметен в экономике, то окажется, что электричество после его открытия не оказывало никакого влияния на ВВП стран в течение 100 лет, — напоминает Андрей Шаронов, президент Бизнес-школы „Сколково“. — А вот, например, смартфоны завоевали 1 млрд человек (одну шестую часть человечества!) через 7 лет. И эти промежутки времени от появления технологии до момента, когда она начинает влиять на экономику, постоянно сокращаются».
При этом особенность ИТ состоит в том, что это технологии общего назначения, они влияют не на отдельные сектора, а сразу на всю экономику. При этом добиться максимального эффекта они позволяют только если будет полностью перестроена бизнес-модель каждого из сегментов ВВП. Появление электрических моторов привело к полной перестройке всех фабрик с нуля. На производстве, созданном для паровых двигателей, один электромотор мало что мог изменить. Вот почему, по мнению экономистов, у таких глобальных технологий такой большой временной лаг: реального экономического эффекта в мировом масштабе можно ждать и 20 лет, и больше. А серьезные «подвижки» в вопросах роботизации и ИИ стали заметны лишь в последние
...на экономику не влияют, но «новых луддитов» уже породили
«Тем не менее, в случае с ИТ, как и в случае с появлением парового двигателя, новые технологии вытесняют большое количество людей с рынка труда, — отмечает Рубен Ениколопов. — Как минимум, вследствие роботизации рутинных операций люди теряют эту работу. И в этом кроется одна из фундаментальных причин появления того самого левого движения — „новых луддитов“. И подобное сильное „полевение“ политического спектра вполне объяснимо: в долгосрочной перспективе внедрение ИТ, несомненно, окажет положительное влияние на всю мировую экономику, но в краткосрочной перспективе данный переход — очень болезненный процесс, несмотря на то, что человечество в своей истории уже ни раз его проходило».
Но, по мнению Андрея Мовчана, и с этой ситуацией в современном мире научились справляться лучше, чем во времена луддитов: «Сейчас используется другая методика, используется роль государства. Если сравнить, какое количество персонала приходилось на 100 тыс. долл. актива
Вкалывают роботы, а не человек
«Если всё-таки посмотреть чуть-чуть дальше, то пусть и с использованием таких хитрых припарок, как „давайте все в комплаенс уйдем“, но двигаемся мы и в какой-то момент окажемся в том мире, про который сейчас рассказывают страшилки. Что человек окажется ненужным, так как всё будут делать роботы, — предсказывает Рубен Ениколопов — Но я не верю в это. Люди найдут себе другое применение. Я технологический оптимист. Я очень рад тому, что происходит: люди теряют самую скучную, неприятную, занудную, противную и тяжёлую работу, которую можно автоматизировать. Теперь люди будут нужны там, где заменить их машинами гораздо сложнее: это те сферы, которые связаны с человеческим общением, с креативностью и т.д.
И в этом вопросе я остаюсь оптимистом, даже несмотря на то, что по сравнению с предыдущими технологическими революциями нам приходится за более короткий временной период преодолеть более длинную дистанцию, отделяющую сегодняшние профессии, которые исчезают, от чего-то нового, в чем я хотел бы еще реализоваться.
Не надо недооценивать людей. Американский опыт обучения заключенных программированию показывает, что даже очень низкообразованные люди (а обучали не „белых воротничков“, а тех, кто сидел за наркотики), прекрасно освоили базовые навыки. Но с чем я точно согласен, так это с тем, что всех этих высвободившихся людей нужно будет обучать новым профессиям. Мир постоянно ускоряется. Раньше одной профессией владел целый клан: дедушка, отец, я, мои дети. Потом профессией владел уже только я: учился, стал профессиональным сапожником и вышел на пенсию профессиональным сапожником. А теперь, получив профессию сапожника, я буду работать им лет пять, потом стану водителем такси, я потом — коучем».
Поддерживает коллегу и Андрей Мовчан: «Люди не настолько пассивны, как нам кажется. Вы знаете, сколько в Москве тренеров по скандинавской ходьбе? Говорят, 40 тыс. И все они работают и зарабатывают. А еще есть психологи для собак и много других очень необычных специальностей. И это показатель адаптивности людей!».
Мы все умрем?
То, что экономических предпосылок для кризиса пока нет, радует. Но кризисы могут возникнуть и по другим причинам, например, техногенным. Правда, и это нам вроде бы пока не грозит. Зато о том, что на мировой экономике обязательно скажутся последствия нынешней пандемии коронавируса, не говорит только ленивый. Как экономисты видят эту ситуацию?
По мнению Андрея Мовчана, на этот вопрос есть два ответа: «Короткий „мы не знаем“ и длинный „мы знаем“. Что мы не знаем? Мы не знаем, что же на самом деле будет. Что бы ни писали сейчас о вирусе, мы не знаем параметров диффузии, которые будут описывать эту пандемию. Ещё очень мало данных. И любая модель, которая сейчас уже построена и описывает ее развитие в будущем, это пока смесь Excel с научной фантастикой. Я как математик уверен: слишком мало данных, чтобы вывести коэффициент уравнения диффузии. Возможно, через месяц у нас такие данные появятся.
Что же мы знаем? Мы знаем, что было раньше. Многие сейчас проводят аналогию с „Испанкой“, но надо понимать, что эта эпидемия была во время Первой Мировой Войны. В то же время почти никто не говорит о прекрасном примере 1968 года — о Гонконгском гриппе. Гонконгский грипп — 4 млн смертей по всему миру, сотни миллионов заболевших, через две недели после регистрации начала заболеваемости зафиксировано 500 тыс. заразившихся по всему миру. Для сравнения: через 2 недели после регистрации коронавируса число заболевших от 6 до 8 тыс. чел. При этом экономисты считают, что эффект от гонконгского гриппа был равен примерно 0,5% от мирового ВВП. Ещё раз повторюсь, мы не знаем уравнения нынешней пандемии, но уже точно в настоящий момент проходим сильно ниже уровня гонконгского гриппа. Поэтому эффект от нынешней эпидемии точно не превысит 0,5% мирового ВВП. Даже если мы увидим эти полпроцента, то ничего особенно страшного не произойдет. Экономисты — циничные люди, они не видят смертей, они говорят: „Всё нормально, экономика работает, а сколько умерло — считайте сами“. Вполне допускаю, что умрут десятки, а может быть и сотни тысяч человек, но не миллионы, как при гонконгском гриппе. Поэтому, я надеюсь, что и это не станет причиной кризиса».
Уравнение пандемии действительно пока со многими неизвестными: с одной стороны, в мире стало гораздо больше связей между странами и людьми — мы перемещаемся из одной страны в другую. Поэтому, как утверждают специалисты, вспышки болезней будут происходить чаще, а распространяться они будут быстрее.
«Но вот что еще точно изменилось со времён последних пандемией, так это скорость реакции, — отмечает Рубен Ениколопов. — Пока поняли и признали, что Гонконгский грипп — это эпидемия, прошли месяцы. А сейчас на это понадобилось несколько недель: признать и начать бороться. И не факт, что за первые 2 недели гонконгского гриппа заболело 500 тыс. чел., а не больше. Очень важно, когда именно детектируют первый случай заражения. Я больше чем уверен, что мы сейчас регистрируем и детектируем такие вещи гораздо быстрее и четче, чем в 1968 г.
Если же говорить в этой связи об экономике, то я абсолютно согласен, что реальный эффект от самой пандемии будет достаточно ограниченным. Кризис может запустить не сама пандемия, а страх перед ней».
Но пока, по мнению участников дискуссии, такого развития событий опасаться не стоит. Мир стал более защищенным, чем в
Пара фраз в заключение
Экономисты очень похожи на генералов, по крайней мере, в одном — и те и другие готовятся к прошедшим войнам. «Все экономические службы мира к 2008 году интенсивно готовились не допустить кризис развивающихся экономик (ведь 1998 г. был годом кризиса развивающихся экономик), — вспоминает Андрей Мовчан. — Но им это никак не помогло, ведь в 2008 г. мы получили кредитный кризис. И сейчас все службы мира очень хорошо подготовились к тому, чтобы не допустить очередной кредитный кризис. Поэтому, можно с уверенностью сказать, что если кризис и будет, то он будет точно не в кредитной области. А вот каким он будет (если будет), никто не знает. Поэтому то, что мы не видим никаких признаков предкризисной ситуации, вообще ничего не значит!».
Источник: Светлана Белова, crn.ru